1. Рынок рабов
Широкоплечий молодой мужчина с некоторым трудом продвигался в толпе, собравшейся на рынке в этот праздничный день. Без оружия и лат, к которым за семь лет беспрерывной войны он привык, как к продолжению собственного тела, толпа черни не спешила перед ним расступаться. Еще бы – без наплечников иларха(1) он был просто рядовым горожанином, хоть вся его выправка буквально говорила сама за себя: твердый, пружинистый шаг, мощный разворот широких плеч вкупе с мозолями от меча на ладонях выдавали в нем опытного воина, закаленного в сотнях сражений. Да и сильные ноги, почти не скрытые коротким хитоном, были расчерчены шрамами. Но наметанный глаз был не у всех, да и что разберешь в такой толчее?

Алкестис(2) сдержал бешеный нрав и заставил себя успокоиться. Плебеи не виноваты ни в его дурном настроении, ни в жаре, ни в том, что… в общем, ему нужен раб. И он решил выбрать его сам, не доверяя этому Плинию – пройдохе, приводившему к нему в дом исключительно томных, пустоголовых, смазливых юнцов, которые спали и видели, чтобы… Раздраженно передернув плечами, воин продолжил свой путь. Если уж совсем честно, то он ненавидел рабские рынки, в какой бы части страны Великого(3) ни оказывался.

Шумно. Как же шумно и душно было здесь, на Афинском рынке! Визгливые крики зазывал, торговцев, страстный шепот продажных женщин, крики спорящих и торгующихся, зычные голоса менял и просто встретившихся после недолгой разлуки служанок богатых горожан, отправившихся за продуктами. Разноязычная речь, яркие расцветки хитонов, суета и зной заставляли Алкестиса продвигаться вперед, скрипя зубами и молить Асклепия(4) избавить от головной боли, которая, он чувствовал, настигнет его на закате. Гемикрания(5) неизлечима, придется опять промучиться всю ночь, чтобы лишь к утру забыться недолгим, тяжелым сном.

Отогнав неприятные мысли, иларх продолжил путь, рассекая яркую толпу, как его ила – нестройные ряды трусов-персов. Под навесом, где продавали живой товар, было уже не так шумно. Десятки рабов самого разного возраста, происхождения и цвета кожи сидели и лежали, пережидая самое жаркое время дня. Покупателей было немного, и к ступившему в тень Алкестису тут же кинулось несколько торговцев, не введенных в заблуждение ни простым белым хитоном, ни потертыми сандалиями, ни полным отсутствием украшений.

- Чего желает господин? – угодливо поклонился один из них - толстый старик с бегающими, лживыми глазками. – Есть красивые девушки, спелые, как персик, и невинные, как сама Артемида (6). Есть мальчики, стройные, как кипарис, и умелые, как…
Но иларх уже не слушал подобострастного торговца – он внимательно осматривал поспешно поднявшихся со своих мест мужчин и женщин, предназначенных для продажи, и пока что не находил ничего хотя бы отдаленно похожего на то, что было ему необходимо. Тупые, покорные лица, потухшие глаза, заученные призывные улыбки, натертые маслом до блеска тела, едва прикрытые скудной одеждой. Все не то.

Обойдя несколько раз по кругу небольшое пространство, отведенное для несчастных, покупатель недовольно нахмурился.
- Должны быть еще, - коротко бросил он, и торговец поспешно закивал, пытаясь угодить:
- Есть, пресветлый господин, но они не достойны вашего…
- Приведи.

Торговец махнул рукой своему помощнику, и из небольшой хибарки, примыкающей к навесу, вывели еще нескольких рабов.
- Нет, - обрубил Алкестис на корню надежды торговца. – Покажи всех.
- Но, господин…
Иларх тяжело посмотрел на него и, сместив со своего пути, направился к бревенчатому сараю, в котором держали рабов. Оттолкнув охранника, попытавшегося преградить ему путь, Алкестис, пригнувшись, переступил высокий порог. Полумрак ударил по глазам, и привередливый покупатель несколько раз моргнул, привыкая. Помещение оказалось более просторным, чем выглядело снаружи. Слева на потертом коврике сидел немолодой уже мужчина, чуть поодаль – того же возраста женщина. Тут же было несколько старух, мальчуган лет трех…
- Свет, - обронил потенциальный хозяин, и охранник, который несколькими минутами ранее намеревался помешать ему войти в это убогое помещение, тут же зажег факел. Из самого темного угла вдруг раздался глухой стон, и иларх направился туда, как лев, почуявший запах крови.

- Господин, - запротестовал торговец живым товаром, - там ничего…
- Молчать.
Толстяк побледнел и придержал язык, с неудовольствием наблюдая, как взыскательный клиент откидывает грязную тряпку, скрывавшую заинтересовавший его товар, и внимательно осматривает узкую, когда-то белую спину, сейчас представляющую собой жуткую смесь из воспаленных, вздувшихся рубцов, оставленных кнутом, синяков, ссадин и едва затянувшихся ран.
- Что это? – закончив осмотр, холодно поинтересовался Алкестис, оборачиваясь к старику-торговцу, растерявшему все свое благодушие.

- Не стоит волноваться, высокородный господин…
- Повторяю, - так же негромко и холодно выговорил иларх, и свет факела придал его лицу жутковатое выражение. Казалось, что сам Аид смотрит на несчастного торговца глазами этого странного покупателя, который сам не знает, чего хочет. – Что это?
- Это мальчишка, господин. Строптивый, как тарпан (7). Его возвращали уже дважды. Купят и назад приводят через день-два.
- Вор?
- Нет, господин. Дерзкий, строптивый, злой маленький змееныш.
- Сколько?
- Господин… - безнадежно вздохнул торговец. – Боюсь, не выживет, гаденыш. Очень уж я был зол на него. И отходил как следует, когда его вернули вчера.
- Сколько?

Торговец лихорадочно соображал. Мальчишка был невероятно упрям, и хорошего раба из него выйти не могло. Оставлять его у себя было невыгодно, да и ссориться с явно не последним человеком в Афинах не хотелось. Продавать же порченый товар и вовсе было опасно - мало ли как отреагирует этот странный покупатель, если новая собственность пырнет его кинжалом, как последнего своего хозяина? Или ударит, как предпоследнего?

- Господин… - видя, что необычно привередливый клиент нахмурился, толстяк поспешил продолжить: - Берите его даром. Если выкарабкается – пришлете деньги. Сколько сочтете нужным. Но мальчишка…
Алкестис уже не слушал надоедливого торгаша. Он молча вынул из кожаного кошеля, висевшего на поясе, пять золотых и бросил их под ноги собеседника, глаза которого алчно сверкнули – он и на одну монету не рассчитывал, а тут такое.
- О, господин, да продлят боги твои дни! Да даруют…
- Носилки. Немедленно.

Торговец поклонился и уже через несколько минут два рослых раба размеренно трусили за стремительно покидающим рынок Алкестисом. На носилках, которые они осторожно увлекали вглубь Старого Города, лежало новое приобретение господина – никому не нужный, тощий, темноволосый мальчишка, уже стоящий обеими ногами на пути в царство Аида (8).

1 – Иларх – командующий илой – «эскадроном» гейтарской конницы при Александре Македонском. Главной ударной силой македонской армии являлись гетайры («друзья», «товарищи», «сотрапезники») — отряды тяжёлой кавалерии, в которых служили представители македонской знати. В армии Александра Македонского было восемь ил (ила — аналог эскадрона) гетайров, насчитывающих в общей сложности 1800 человек.
2 – От древнегреческого имени Ἄλκηστις (Алкестис), происходит от ἀλκαῖος (алкайос) – «могучий, мощный».
3 – Имеется в виду Александр Македонский.
4 – бог медицины и врачевания. Был рождён смертным, но за высочайшее врачебное искусство получил бессмертие.
5 – мигрень.
6 – богиня охоты, одна из трех богинь-девственниц Олимпийского пантеона богов. По легенде превратила смертного, увидевшего ее обнаженной, в оленя, которого потом растерзали его собственные псы.
7 – дикая лошадь, сейчас полностью вымерший вид.
8 – в древнегреческой мифологии бог подземного царства мёртвых и название самого царства мёртвых, вход в которое, согласно Гомеру и другим источникам, находится где-то «на крайнем западе, за рекой Океан, омывающей землю».

3. Боанегрос

- Иро, не говори ерунды, - оборвала Агапи веселую болтовню темноволосого, черноглазого юноши, который, белозубо улыбаясь, изливал на хмурого Серпентиса поток информации обо всем на свете.
- Но это правда, Агапэ (12)! – рассмеялся молодой раб, склоняя голову к плечу и одновременно ловко очищая инжир от тонкой кожицы и отправляя в рот. – Наш господин – самый добрый на свете!
- Даже если так и есть, не следует говорить об этом вслух – боги завистливы и могут навредить хозяину, лишив его удачи! – поучительно сказала кухарка и снова принялась потрошить большую рыбину. - А ты ешь, мальчик, - обратилась она к Серпентису и подложила ему еще вареных овощей. - Тебе нужно набираться сил.

- Расскажи еще, Иро! – приказал новый знакомый таким тоном, как будто ни на мгновение не сомневался в том, что имеет на это право. – О хозяине. Какой он?
- О! – весело воскликнул кудрявый болтун и подмигнул. – Думаю, ты скоро и сам узнаешь. Тебе понравится, вот увидишь.
- Немедленно замолчи, негодный, дрянной мальчишка! Не смей болтать ерунду!
- Понравится что? - сузил глаза Серпентис.
- Вон! – крикнула Агапи и отвесила Иро подзатыльник. – Мальчик в доме хозяина только две недели, едва есть начал самостоятельно, а ты туда же – гадости говорить! Раздери тебя Цербер! Прочь с глаз моих!

Юноша со смехом выбежал, прихватив кисть винограда и горсть спелых, крупных олив, таких же темных и влажных, как его глаза.
- О чем это он, Агапи? – Серпентиса не так-то просто было сбить с мысли.
- Ни о чем, - буркнула кухарка, с остервенением разделывая несчастную рыбину. – Не слушай глупцов, мальчик. Хозяин не причинит тебе зла.
Юноша подозрительно и как-то обреченно посмотрел на нее и перестал расспрашивать. Чему быть, того не миновать, тем более, что один выход останется в его распоряжении всегда – Аид еще никому не отказывал в гостеприимстве.

Прошло еще несколько дней, хозяин, казалось, забыл о новой собственности, не звал к себе для расспросов и… всего остального, для чего бы он его ни приобрел. Серпентис смутно себе представлял, как выглядит господин, потому что видел его всего несколько раз, да и в те минуты его взгляд вряд ли можно было считать объективным. При мысли о нем перед внутренним взором юноши всплывали только серые серьезные глаза, коротко стриженные светлые волосы и упрямый подбородок с ямочкой.

Чем дольше им не интересовались, тем больше нервничал раб. Получив позволение бывать в саду и внутреннем дворике, Серпентис стал выбираться на прогулки. Дом был большим, но дальше кухни и своей крохотной комнатушки, в которой не было ничего, кроме тюфяка, набитого соломой, и небольшого окна, выходящего в сад, он не заходил – вход в хозяйские покои охранялся хмурыми неразговорчивыми воинами, хозяин редко бывал дома, а без него попасть в господское крыло и вовсе было невозможно. За эти три недели юноша успел выяснить, что купивший его – какая-то шишка в армии Великого, сейчас пребывает в Афинах, потому что получил отпуск и поспешил им воспользоваться, пока Александр не двинулся дальше – к краю Ойкумены, проверяя на прочность и себя, и своих верных гейтаров.

Как ни странно, абсолютно все рабы, с которыми у Серпентиса получалось поговорить, боготворили хозяина. Тот, по их словам, был требовательным, но справедливым, наказания в его доме были редкостью. Юноша не спешил верить – у него уже был опыт рабства, и удачным или хотя бы сносным он не назвал бы его даже под страхом казни. Тот, кто поначалу казался вполне мирным и спокойным, рано или поздно все равно брал в руки кнут – никто не любил острых на язык, строптивых рабов. А Серпентис не умел гнуть спину и опускать взгляд. Воспитание не позволяло ему становиться на колени и стремится угодить. Из рожденных свободными редко выходят покорные рабы.

Размышляя подобным образом, юноша побрел на конюшню. Ему нравилось приходить сюда – лошади были его тайной страстью. Он любил этих гордых, сильных животных и знал в них толк. Вот только последний раз верхом он катался еще свободным. Всего три года назад, а такое ощущение, что с тех пор прошла целая жизнь. Задумавшись, он любовался шестью великолепными скакунами. Что же, у хозяина явно был вкус. И средства. Особенно Серпентису нравился непроницаемо-черный жеребец-трехлетка. Животное явно было с норовом – конюхи даже не решались подходить к нему по одному, опасаясь удара точеным копытом. К тому же, оно явно не брезговало кусаться.

- Нравится? – вдруг раздался за спиной у юноши низкий, властный голос. Раб внутренне напрягся, но постарался не выказать страха – господина он узнал сразу, как только услышал.
- Вороной неплох, - не поворачиваясь и намерено опуская обращение «хозяин», медленно ответил Серпентис, всем своим тоном показывая, что снисходит до собеседника, - но раб, следящий за его здоровьем, глупец или же трус – жеребец явно застаивается. К тому же, его вес не соответствует…

- Хм… - насмешливо раздалось за спиной, и юноше почти удалось не втянуть голову в плечи, в ожидании заслуженного наказания за дерзость.
- Это Боанегрос (13), - тем временем заметили сзади. – Он еще не выбрал себе хозяина.
- Кони не выбирают хозяев, - резче, чем планировал, отозвался раб, остерегаясь добавить: «как и люди».
- Неправда, - спокойно возразили ему, не пытаясь убедить. – Только признавший наездника хозяином конь служит верно.

Юноша не понимал господина – тот пропустил мимо ушей явное оскорбление, позволяет спорить и… вообще снисходит до разговоров с презренным рабом.
- Ездишь верхом? – вдруг поинтересовался новый хозяин.
- Да, - слишком поспешно заверил его Серпентис, забывая, что запретил себе надеяться, что когда-нибудь тот ад, в котором он живет, станет хотя бы относительно пригодным для существования.
- Поехали, - бросил господин, обходя его и направляясь к большому темно-серому жеребцу, приветственно заржавшему при его приближении. Собственноручно взнуздав скакуна, Алкестис накинул ему на спину шкуру и вывел под яркое полуденное солнце, вопросительно взглянув на раба, застывшего у стойла с Боанегросом.

- Рискни, - коротко разрешил господин юноше, и тот шагнул к вороному красавцу, с недоверием косившемуся на худенького двуногого, который что-то зашептал ему на незнакомом языке. И погладил. По морде. Боанегрос протестующее фыркнул, но Серпентис твердой рукой взнуздал его, не давая себя укусить. Видимо, скакуну тоже стало интересно, справится ли этот худой мальчишка с ним, поэтому он позволил отвести себя во двор. И даже накинуть попону.

Стоило коварному животному оказаться на воле, как оно взбрыкнуло: встало на дыбы, захрапело, дернуло мордой, надеясь, что тонкие, хрупкие пальцы не удержат поводьев. Не тут-то было. Одним плавным движением Серпентис взлетел строптивцу на спину, и следующие полчаса были для него самыми счастливыми за последние несколько лет – он снова боролся, азартно выкрикивал команды, удерживал бьющегося под ним скакуна, то встающего на дыбы, то бросающегося из стороны в сторону, то закидывавшего задние ноги едва ли не выше собственной головы. Но хватка худых коленей была невероятно крепкой, седок – отважным и опытным, а конь слишком застоявшимся, чтобы отказываться от прогулки.

Поэтому вскоре два всадника галопом промчались через внутренний двор и вылетели на волю – туда, где горячий ветер приносил с побережья одуряющий запах степных трав, страстно стрекотали цикады и шелестели серебристой листвой дикие оливы, обещая безрассудным путникам, несущимся наперегонки друг с другом, прохладу и отдых.

12 – бескорыстная любовь
13 - дитя грома

5. Симпосион

С момента разговора прошло две недели. Северус больше не видел своего странного господина, но ему было позволено кататься верхом. Хозяин позаботился обо всем – о том, чтобы Боанегроса перевели в отдельную конюшню, где юноша мог спокойно общаться со своим подопечным, о том, чтобы во время прогулок Северуса сопровождал молчаливый немолодой воин, вооруженный до зубов, чтобы… да много о чем. А рабу с каждым днем становилось все тревожнее, как гусю, которого вкусно кормят только для того, чтобы зарезать для очередного симпосиона (15).

Еще никогда юноша не испытывал столь разноречивых чувств. С одной стороны, он был счастлив, что его оставили в покое и предоставили, казалось, самому себе. С другой было очевидно, что все эти вольности и удовольствия – временное явление. Хозяин что-то задумал. Боанегрос стоил дороже самого Северуса и то, что презренному рабу позволено кататься на нем, рождало в его измученной душе сомнения, которые никак не хотели развеиваться. Поэтому, когда вечером тот самый хмурый воин, который сопровождал юношу на прогулках, возник на пороге его комнатушки и обронил:
- К хозяину, - глупое сердце в груди раба сделало невероятный кульбит и тревожно забилось то ли от страха, то ли от волнения.

На половине господина все буквально дышало простотой – скромная деревянная мебель, шкуры различных диких зверей, много оружия. Сам он сидел за большим столом и читал какой-то длинный свиток, хмурясь и постукивая пальцами по подлокотнику кресла.
Втолкнув юношу в комнату, посыльный закрыл за ним дверь с глухим, обреченным звуком.
- Северус, - поднял глаза хозяин. – Ты знаешь арамейский?
- Немного, - признался тот. – Читаю. Пишу плохо.
- Прочти.

Письмо было составлено довольно безграмотно и так и сыпало угрозами и оскорблениями. То и дело фыркая и краснея, Северусу удалось восстановить его примерное содержание.
- Ты обесчестил всех трех дочерей этого несчастного? – наконец, поинтересовался он, с веселым недоумением глядя на невозмутимого хозяина. – Насильно?
- Хм, - чуть ухмыльнулся Алкестис. – Я, хвала богам, на здоровье не жалуюсь, но до Геракла мне, все же, далеко (16).
- Ответишь?
- Нет. Собирайся, будешь сопровождать меня на симпосион.
- Но…
- Никаких «но». Молодым людям полезно иногда уделять внимание сверстникам, а не только одному-единственному коню.
- Мало удовольствия в том, чтобы сидеть у ног хозяина и общаться с такими же «сверстниками».
- Рабы обычно не сидят у ног, кто тебе сказал такую глупость?
- Опыт, - коротко ответил юноша, поднимаясь. – Будешь настаивать?
Алкестис внимательно посмотрел в горевшие вызовом и непокорностью темные глаза и, чуть помолчав, решил:
- Не в этот раз. Актэ!

В комнату проскользнула статная женщина средних лет и молча поклонилась.
- Устрой Северуса на моей половине.
Служанка снова поклонилась и вышла, так и не проронив ни слова.
- Я буду рано. Утром. Навеселе. Если не хочешь пострадать – не показывайся мне раньше полудня. Иди к себе, Актэ тебе все покажет.
С этими словами хозяин поднялся и подошел вплотную к напрягшемуся рабу:
- Привыкай находиться рядом со мной, Северус. Внимательно слушай, что я говорю, и будешь цел.

Темные глаза все еще с вызовом смотрели в серые, но юноша счел за лучшее согласиться – он не понимал Алкестиса, а потому ответил:
- Как скажете, мой господин, - прозвучало почти без издевки.
«Господин» усмехнулся и приказал:
- Иди.

Вернулся он действительно почти с рассветом, с глухим стуком отбросил ножны с мечом, отшвырнул сандалии, и гаркнул так, что у Северуса, отделенного от этого незнакомого мужчины лишь стеной и не слишком мощной дверью, чуть не остановилось сердце:
- Где он? – прозвучало это требовательно, каким-то непривычно хриплым голосом, видимо, обращены слова были к Актэ. В них отчетливо слышались тоска и страдание. – Где? - уже тише безнадежно повторил он. – Нет никого. Рядом со мной никогда никого нет.

Через несколько минут, показавшихся замершему Северусу вечностью, в комнате все стихло. Не успел юноша успокоиться, как в спальне снова что-то зашуршало, и все тот же хриплый голос устало произнес:
- Уйди, Иро, зачем тебе это?
Послышались звуки поцелуев, тихий шепот и стоны юноши, тяжелое дыхание молодого мужчины, шорох одежд и вскоре - звуки единения, которые Северус, красный как маков цвет, не мог ни с чем перепутать. Стоны Иро становились все громче, пока, наконец, не оборвались на высокой, чистой ноте:
- Господин!

И все стихло.
- Уходи, - снова сказал Алкестис, видимо, придя в себя. – Оставь, Иро, ты ничем не поможешь. Никто ничем не поможет.
- Но... - попытался возразить юноша.
- Вон, - тихо, но твердо произнес хозяин, и босые ноги раба прошлепали по полу. Дверь тихо притворилась, и Алкестис, с трудом поднявшись, направился в купальню.

Послышался плеск воды, тихая ругань и через минуту – приближающиеся шаги. Сердце Северуса снова застучало, как сумасшедшее, когда в узком проеме открывшейся двери появился высокий широкоплечий силуэт, четко вырисовывавшийся на фоне рассветного неба, видимого в огромное окно за спиной замершего хозяина. Пошатываясь, Алкестис рухнул рядом с Северусом, подгреб его к себе и тут же заснул, уткнувшись в волосы своего пленника.

15 - симпосион - пирушка, на которой зачастую не только часами пили и ели, но и разговаривали на философские темы, смотрели на танцы гетер, пели песни.
16 - один из не самых известных подвигов Геракла (его еще называют тринадцатым) - это ночь, проведенная с пятьюдесятью дочерьми Феспия, каждая из которых до этого была девственницей и понесла от него.

7. Камень

- Кести, - Северус вынырнул и теперь лукаво смотрел на разомлевшего на солнце господина, до пояса высунувшись из воды и положив голову на сложенные на куске скалы руки. Они были в той самой бухточке, которую Алкестис обещал показать болеющему Северусу еще тогда, чуть больше месяца назад.
- М? – иларх был, как всегда, немногословен.
- Кести, скажи…
- Сказал.
- Нет, я не про то! – возмутился юноша. Страх перед господином прошел, тем более что тот держал данное слово, но юноша по-прежнему очень остро на все реагировал. Особенно – на невозмутимость и немногословность своего хозяина.
- Про что не про то? – так же лениво спросил Алкестис.
- Перестань, - наконец, рассмеялся Северус и брызнул водой ему на живот. Иларх вздрогнул и, наконец, открыл глаза, обращая внимание на своего юного спутника.
- Перестал, - все так же коротко отчитался он.
- Кести, я… могу поехать с тобой?

Вот уже неделя прошла с тех пор, как стало известно, что армия Александра Великого снова собирается выступить на Восток, туда, где еще оставались войска не разбитых до конца персов, туда, куда манила Повелителя его неспокойная звезда. Эта неделя была очень трудной для Северуса. С той самой ночи, когда господин так бесцеремонно вторгся в его личное пространство (хотя, что личного может быть у раба?), Алкестис не позволил себе ничего лишнего. Было, конечно, и мимолетное прикосновение тяжелой ладони к волосам, когда Северус задремал под оливой, легкое касание руки, когда хозяин, видя, что раб заинтересовался его упражнениями с мечом, подобрал ему оружие и показал несколько приемов. И даже жгучий, голодный поцелуй в шею, полученный однажды душной ночью, когда Алкестиса опять мучили головная боль и бессонница, и он думал, что его строптивая собственность пребывает в царстве Морфея и видит десятый сон. Все эти воспоминания Северус копил, как бедняк – жалкие медяки.

Казалось бы – чего проще? Пойди к хозяину сам, и таких воспоминаний станет гораздо больше. Но Северусу предлагать себя было невероятно стыдно. Даже несмотря на то, что себе он давно признался, что относится к Алкестису совсем не так, как следовало бы. Без должного раболепия, без желания пасть ниц, быть беспрекословным и молчаливым, но и без… равнодушия, которому он клялся быть верен с тех самых пор, как был продан впервые. Тогда, после смерти отца, как и все остальные дети его немногочисленных рабынь.

Вспоминая сейчас свое детство, Северус не мог понять, почему отец, любивший и его, и еще пятерых своих сыновей, рожденных вне законного брака, сразу не указал им надлежащее место – на половине рабов? Почему воспитывал, как детей свободного гражданина, как представителей аристократии? Учил грамоте, езде верхом, владению оружием, красивой речи и умению повелевать? Не милосерднее ли было с детства приучить их к мысли, что они – собственность, движимое имущество, которое можно продать, выпороть и даже убить? Научить подчиняться, не спорить, угождать, терпеть?

Юноша не знал ответов на эти вопросы. О своем истинном положении он узнал только после смерти родителя, не успевшего или не пожелавшего сделать своих сыновей хотя бы вольноотпущенными (18). Первым хозяином юноши был друг отца, а потому и отношение к Северусу было, как к сыну. Но вскоре умер и он, и тут начался настоящий ад. Что было бы с таким непокорным рабом дальше, если бы его по странной прихоти не купил иларх? Северус не хотел думать об этом. Скорее всего, его все-таки убили бы, или бы он умер сам, там, в грязном сарае у Старого Джалиба, на афинском рынке рабов. Алкестис – настоящее благословение небес: спокойный, рассудительный, справедливый, щедрый… красивый.

Рабов у него было немного, но все они возносили хозяину молитвы, как Аполлону, служили и стремились исполнить малейшее желание господина не потому, что боялись наказания, а потому что любили его. И старались сделать счастливым. Именно потому он, Северус, получал изрядную долю недовольства в свой адрес. Слуги отчего-то были уверены, что именно этот раб заставляет хозяина снова страдать. Почему «снова» юноше выяснить не удалось, а у Алкестиса спрашивать не хотелось – он и сам не любил говорить о прошлом.

- Нет, Северус, - после долгой паузы ответил иларх, и Северус, успевший погрузиться в свои мысли, вздрогнул от неожиданности. – Иди в тень, Димитрос уехал, и некому будет лечить твои ожоги.
Юноша фыркнул и выбрался на выступающий из воды камень. Тот самый, с которого было просто замечательно нырять, и на котором сейчас развалился Алкестис, уже успевший заботливо установить небольшой тент для своего белокожего раба.
- Кести… - на другой ответ Северус, если честно, и не рассчитывал, но все равно, представить себе разлуку с этим невероятным мужчиной, ставшим ему… больше, чем господином, другом, защитником, не было просто никаких сил.
- Северус, - Алкестис перевернулся на бок, и юноша с трудом заставил себя смотреть ему в глаза, а не ниже, на перекатывающиеся под бронзовой кожей упругие мышцы, на резко очерченные кубики пресса, на… - ты должен понять.

- Нет, не должен. Тебе не обязательно мне что-то объяснять, ведь я по-прежнему твой раб, и сделаю так, как ты скажешь.
- Хм, - усомнился иларх. Северус опустил глаза – он действительно далеко не всегда слушался хозяина. Иногда перечил лишь из вредности и упрямства.
- Сделаю, как скажешь, обещаю, - тихо повторил юноша, не поднимая глаз.
- Малыш, - мягко начал Алкестис, и Северус тут же вскинулся, сверкая глазами:
- Я не…
- Хорошо, - открыто улыбнулся иларх, что бывало с ним крайне редко, и поправился: - Северус.

Худенький подросток снова потупился, обхватив руками колени.
- Почему?
- Потому что война – не место для тебя. Это в поэмах сражения овеяны дымкой героической романтики. На самом же деле это отрубленные головы и конечности, боль, кровь и грязь.
- Там будешь ты, - едва слышно возразил юноша.
- Да, - не стал спорить иларх. – Тоже в грязи и крови. Не стоит тебе видеть это.
- Я… мне все равно, Кести.
- Мне – нет, - решив, что и так слишком много сказал, Алкестис поднялся, в несколько шагов оказался на краю и нырнул в сине-зеленую глубину, вспугнув стайку маленьких рыбок, прятавшихся в прохладной тени их скалы.

Наплававшись, иларх выбрался на нагретый камень, несколько раз неожиданно легко для своего сложения подпрыгнул на одной ноге, вытряхивая из уха попавшую туда воду, и снова вытянулся во весь свой немаленький рост, но уже на животе.
Северус больше не произнес ни слова до самого дома, куда они вернулись только на закате. Он думал. О том, что будет с ним, если хозяина убьют. Или если он женится, или… Все, казалось, уже утихшие страхи одинокого и никому не нужного подростка ожили в нем, и заворочались в груди, как многоголовая гидра, отравляя своим ядом сердце, только-только начавшее отогреваться в нежных и сильных ладонях хозяина.

Отказавшись от ужина, Северус ушел в свою комнату. Ему нужно было принять решение.

18 - в Древней Греции при освобождении рабы не получали прав гражданства, они становились метеками под патронатом бывшего господина.

9. Прощание
Наутро Северус проснулся один. В доме слышалась какая-то суета, и он, боясь, что хозяин уедет, не попрощавшись, вскочил с ложа, плеснул в лицо водой, провел гребнем по волосам, наспех натянул хитон и выскочил из покоев. Иларх обнаружился в саду раздающим последние распоряжения. Юноша замер, не решаясь приблизиться, будто не зная, на что он теперь имеет право. Что-то почувствовав, Алкестис обернулся и, заметив нерешительность своего змееныша, поманил его. Северус подошел ближе, и хозяин нежно привлек его к себе, целуя, не обращая внимания на других рабов. Кругом все стихло, седой воин, обычно сопровождавший юношу во время прогулок, только усмехнулся и снова принялся изучать список всего необходимого, который они с илархом обсуждали.

Иро, который как раз возвращался из сада, неся на голове корзину, полную сочных фруктов, хихикнул и скрылся в доме. Оторвавшись от таких желанных губ, Алкестис еще некоторое время смотрел в темные глаза того, кого он, похоже, избрал для себя, впервые за многие годы, и сказал:
- Хорошо, что ты пришел. Обсуди, пожалуйста, с Антиохом, что из вещей нужно упаковать в обоз, а что мне следует взять с собой. Я выезжаю сегодня, налегке. Сейчас займусь оружием и доспехами. Проследи, чтобы Иро не напихал мне слишком много вареных яиц в сумку, которую я возьму в дорогу. Пусть лучше…
- Положит хлеб и виноград, - улыбнулся Северус. – Вино или воду?
- Вино. Воду можно добыть в пути. И еще…
- Я понял. Все, кроме оружия – на мне.

Алкестис чуть улыбнулся и кивнул, с облегчением направляясь в дом. Он терпеть не мог хозяйственные хлопоты.

Через час все было готово. Иларх казался чужим и суровым, облаченный в панцирь, держащий в руках шлем и небольшой круглый щит. Поножи и наплечники ярко горели на солнце, ослепляя и наводя на мысль об Аполлоне – так прекрасен был господин. Все рабы собрались у порога, чтобы проводить хозяина, но тот видел только Северуса. Взяв его за руку, Алкестис вывел его в центр импровизированного круга и сказал:

- Все знают, что старый Атрей переселился в Сады Богов(19). Я долго думал, с кем оставить вас, потому что продавать дом и рабов каждый раз, как я уезжаю из Афин – глупо и жестоко. Поэтому отныне я назначаю моего Северуса управляющим над вами всеми. Перед свободными гражданами интересы дома по-прежнему будет представлять Димитрос, но решением всех внутренних и хозяйственных проблем займется мой эратос (20). Слушайтесь его, как меня. Я буду писать, но каждый из вас должен понимать, где Персеполис, и где Афины. Думаю, передать вам свои распоряжения, а тем более управлять домом, будет практически невозможно. Не заставляйте меня по возвращении пожалеть, что я не продал всех вас и не забрал Северуса с собой.

Эта речь была встречена молчанием, но потом вперед вышла толстая Агапи и величественно поклонилась молодому эратосу хозяина:
- Рада, что у нас, наконец, будет грамотный управляющий. Опыт – дело наживное.
Остальным тоже ничего не оставалось, как поклониться.
- Расходитесь, - приказал Алкестис, и двор опустел.
Обхватив сильными, но нежными пальцами подбородок возлюбленного, иларх заставил смущенного юношу поднять на него глаза.
- Ты справишься.
- Но, Кести…
- Я пока еще твой хозяин, - тихо ответил мужчина, касаясь широких золотых браслетов, укрывавших тонкие запястья Северуса. Эти простые безделушки были символом особого положения юноши среди рабов, выдавая его образованность и особую ценность для хозяина. – А потому, - он вытащил из кошеля, висевшего у него на поясе, небольшой перстень с печаткой и надел его на палец юноши, - это символ твоей власти.

- Ты настолько доверяешь мне?
- Да. Если ты пустишь по ветру мой дом и тот небольшой запас серебра, что есть в сокровищнице, - в узкую ладонь лег ключ от этой самой сокровищницы, - то я не обеднею.
- Но будешь разочарован, - закончил за него Северус.
- Разочарование – мой постоянный спутник, малыш. Но познать его после того, как я пил сладость твоих губ, мне будет стократ больнее.
- Я не подведу, - пообещал юноша. – Насколько свободно я могу распоряжаться?

- Делай, что хочешь, но я был бы тебе благодарен, если бы, вернувшись в Афины, я застал этот дом целым, а тебя живым. Остальное не важно. Продай всех рабов и лошадей, купи колесницу и катайся с утра до ночи по окрестностям, купи рощу и устраивай в ней пиры – даю тебе полную свободу. Все бумаги и документы в моем кабинете, в шкатулке, - в руку Северуса лег еще один ключ. – Оставляю пятерых воинов для охраны. Они и сами знают, что от них требуется, но не давай им особо распоряжаться собой и указывать тебе, что делать. Они свободные, но верны мне.

- Почему я не могу поехать с тобой? Должна быть еще причина, кроме той…
Алкестис впился взглядом в его доверчиво приоткрытые губы, привлек к себе так, чтобы сказанное не услышал никто, кроме них двоих. Упершись своим лбом в лоб эрата, иларх тихо произнес:
- Потому, что твоя жизнь для меня дороже жизни царя. Потому что в сражении я буду думать не о том, насколько хорошо я исполняю свой долг, а о том, в достаточной ли безопасности ты. Если встанет выбор – ты или Александр, я выберу правильно для себя и неправильно с точки зрения долга. Ты понимаешь меня? То, что я говорю тебе сейчас – почти государственная измена. Предательство, Северус.

- А если бы я мог себя защитить? – так же тихо спросил юноша.
- Тогда я не желал бы лучшей участи, чем засыпать каждую ночь, насытившись твоей любовью. Как бы я хотел, чтобы можно было нам принять присягу на гробнице Иолая (21), и никогда не расставаться– ни в бою, ни на привале, ни в посмертии. Отпусти меня, Северус, а то я никогда не уйду, буду стоять здесь, сраженный тобой, как смертный - взглядом Медузы Горгоны.

Северус только сейчас заметил, что вцепился в близко стоящего к нему Алкестиса, как утопающий – в обломок погибшего корабля.
- Иди, Кести, пусть боги хранят тебя. А я – дождусь. Только поцелуй меня еще раз. Поцелуй так, чтобы и через много лет я помнил, как отпустил тебя.
Иларх склонился к нему и жадно впился в податливые губы, как будто хотел выпить его всего, всю душу, кровь, жизнь.

Но уже через мгновение Алкестис буквально оттолкнул от себя юношу, одним мощным броском оказался на спине своего серого жеребца и, взвивая тучи пыли, покинул Северуса и вверенный ему дом, пустив скакуна галопом.

19 - то есть умер, если кто не понял
20 - эратос - возлюбленный. Возможно, не совсем верная транскрипция
21 - у древних греков, еще до Александра, был особый отряд воинов, насчитывавший 300 человек (священный отряд из Фив) и состоявший лишь исключительно из однополых пар, давших друг другу клятву на могиле Иолая - возницы и вечного спутника Геракла. Такие отряды были невероятно дееспособными, потому что воины защищали не только себя, но и своих возлюбленных.

11. Встреча
Я тебе расскажу, как вернешься,
Потому что сейчас нету смысла.
На рассвете один ты проснешься.
В синем облаке солнце зависло.
Я не верю, что ты позабудешь
Иль удача стрелой обернется,
Свои чувства метелью застудишь,
Или нежность к другому проснется.
Пролетит год пургой незаметно,
Да в глазах твоих, карих озерах,
Разольются рудою бесценной
Капли радости, верности горы.

Стихи читателя, ник Тайринище

***

Леонидос был не последним гостем в афинском доме Алкестиса. Раз в несколько месяцев, обычно поздно вечером, раздавался привычно-уверенный стук, появлялся очередной запыленный воин, передавал Северусу очередную шкатулку/вышитый бисером мешочек/кожаный тубус, принимал ванну, ужинал и к утру исчезал, не дожидаясь ответа.

Алкестис в своих посланиях не писал ни слова о личном. В основном, это были основательные, даже поэтичные рассказы о походах, чужих обычаях, забавных происшествиях, удивительной природе, странных животных и… обо всем, кроме чувств. Северуса не удивляли такие нейтральные темы – Кести дал ему год на раздумья и был искренне уверен, что поступает правильно, напоминая о себе небольшими подарками и такими вот рассказами о своей жизни. К посланиям всегда что-нибудь прилагалось – то удивительно искусно выточенный из агата слоник, то горсть разноцветных драгоценных камней, то богато изукрашенная сабля, то набор кинжалов.

Было очевидно, что иларх записывает свои наблюдения постоянно, и изредка, когда представляется возможность, отправляет их Северусу. Юноша очень ценил то, что хозяин помнит о нем. Каждая неровно выведенная строчка, каждый наспех начертанный символ доставляли ему жгучее наслаждение. Одинокими ночами, когда становилось особенно тоскливо, он перечитывал эти письма раз за разом, зная их почти наизусть. Он томился, скучал и мечтал, что когда-нибудь вместо очередного усталого воина на пороге окажется сам Кести, такой же пропыленный и усталый. Но прошло уже больше года, а хозяин и не думал возвращаться. В последнем письме он вскользь упомянул, что Александр будто обезумел – стремится дойти до края земли, который неизвестно, есть ли вообще. Северус тосковал все больше, глупо было надеяться, что данное Алкестисом время на размышления что-то изменит в нем. Недоступность такого вожделенного хозяина только подстегивала и так богатое воображение, заставляя извиваться ночью на прохладных простынях от неутоленного желания и хотеть только одного – чтобы вернулся. Вернулся и взял, не спрашивая, не ходя вокруг да около, не танцуя ритуальных танцев, ни о чем не думая. Взял то, что и так принадлежит ему по праву – его, Северуса.

На исходе весны, когда юноша потерял уже последнюю надежду, в его дверь неожиданно постучал еще один солдат. Он выглядел не так, как те, что приходили до него: латы ярко сверкали на солнце, конь был сытым и отдохнувшим, а сам гость – необычайно веселым и улыбчивым.

Сердце забилось сильно и больно – жив. Кести жив, хоть последнее письмо пришло от него больше четырех месяцев назад.
- Молодому господину здравствовать и радоваться, - белозубо ухмыльнулся довольно молодой еще воин, - Иларх Алкестис велел сообщить, что здоров и через две седмицы будет в Александрии, - это было сказано уже в доме. – Эратосу иларха велено прибыть в столицу империи не позже этого срока.
- Вот как? Велено? – усмехнулся Северус, пытаясь сдержать совершенно дурацкую улыбку и не броситься немедленно на конюшню к Боанегросу. – Кто я такой, чтобы ослушаться такого уважаемого человека? – чуть насмешливо продолжил он, раздавая короткие приказы набежавшим слугам.
- Мое имя Константинос, мы отплываем в Александрию завтра, - продолжил молодой воин, стараясь не слишком пялиться на стройные сильные ноги «эратоса иларха», которые совершенно не скрывал короткий хитон. – На рассвете.

Кести послал за ним корабль! И даже если предположить, что в Афинах у корабелов могут быть и другие дела, помимо того, чтобы доставить его, жалкого раба, в новую столицу Империи, впору почувствовать себя знатной гетерой, имеющей могущественного покровителя. Усмехнувшись своим мыслям и пытаясь остаться невозмутимым, Северус отдал соответствующие распоряжения и, дождавшись пока гость с комфортом разместится в гостевой комнате, улегся спать, моля колесницу Гелиоса скорее бежать по небесной сфере, приближая долгожданную встречу.

Плавание было спокойным. Из недели, проведенной без твердой груди Геи (21) под ногами, Северус, терзаемый волнением и предвкушением, запомнил только берега легендарного Крита, где они останавливались, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия, зелень абсолютно спокойного моря и крики морских птиц, названия которых он не запомнил. Столица встретила юношу пестротой красок и… колесницей, присланной специально за ним. Дом оказался огромным, рабы – вышколенными, а Алкестис – еще не прибывшим. Все разглядывали юношу с тщательно скрываемым интересом, и Северус, привыкший ко всеобщему повиновению в афинском доме, только морщился от перешептываний за спиной. Они, эти перешептывания, стали еще громче, когда "особо ценный" раб продолжил заниматься с прибывшим вместе с ним Антиохом, загоняя себя до полной потери всяческих сил, чтобы не думать, что будет, когда Алкестис, наконец, явится.

Юноша несколько сотен раз представил себе, как тот приедет и застанет его в саду у фонтана с золотыми рыбками, или во время учебного боя, или когда он, Северус, будет гарцевать на одной из лошадей, обнаруженных в огромных конюшнях александрийского дома… но, конечно же, все случилось совсем не так романтично и красиво. Алкестис вернулся совершенно неожиданно, когда его раб, измотанный запредельными нагрузками и переживаниями, спал, свернувшись в клубочек, на самом краешке хозяйского ложа, завернувшись, по обыкновению, в тонкую простыню.

Подойдя совершенно неслышно, иларх долго любовался своим вытянувшимся и возмужавшим за год Серпентисом, не решаясь потревожить его крепкий и здоровый сон. Он лишь почти невесомо провел тяжелой загрубевшей ладонью по густым угольно-черным волосам, и спящий сквозь сон прошептал:
- Кести…
Алкестис счастливо улыбнулся и, не раздумывая больше, осторожно прилег рядом. Пробуждение обещало быть незабываемым.

13. Открой глаза, Алкестис
- Северус, открой. Ну, прости, я мужлан, солдафон и вообще слишком прямой человек.
Иларх стучал в дверь купальни уже полчаса. Северус не отзывался.
- А еще я очень упрямый и изобретательный, - продолжал он. – Выходи, а не то выбью дверь. Я тебя оттуда добуду, даже если мне придется подогнать сюда осадную машину и разломать полдома.
- А у тебя она есть? – с интересом спросили из-за двери.
- У Леонтиска есть, а он мой друг. Я расскажу ему о своей беде, и он одолжит мне ее. Повторю подвиг Александра на Тире (22).
- Так я что, тиранин?
- Ты тиран, Северус.
- Тогда найди мой хитон и сандалии, я оденусь и пойду ругаться с твоим здешним управляющим. Вино подают отвратительное, а рабы плохо воспитаны.

Алкестис вздохнул. Похоже, ничего интереснее хозяйственных дел пока не намечается. И чего гром не разразит его за длинный язык?
Отыскав требуемое, он снова постучал в дверь.
- Я принес, хозяин Северус.
За дверью раздался смешок и ненавистное препятствие было устранено – на пороге купальни появился строптивец, посмевший (и не в первый раз) перечить господину.
- Молодец, Кести, - иронично поблагодарил юноша все еще обнаженного иларха. – Займешься делами или будешь меня сопровождать?
- Северус, послушай…

- Я знаю наперед все, что ты мне скажешь, Кести, - со странной улыбкой заверил его раб. - Что ты не хотел меня обидеть, что веришь… Только вот знаешь... Я никак не смогу доказать, что за этот год не было ни одной ночи, чтобы, засыпая, я не шептал твое имя, не вспоминал… Все, что делал, я делал для тебя. И мне жаль, что все это было напрасно. Но господин и не обязан верить на слово презренному рабу, ведь так? Ты позволил мне слишком многое: распоряжаться домом, деньгами, рабами, собой… до определенного предела, конечно. Ты не запрещал мне ничего, но есть вещи, которые я запретил себе сам. Например, ласкать себя, думая о тебе… даже это казалось мне предательством. Я не притронулся к себе. И никому не позволил.

С этими словами он натянул хитон, быстро зашнуровал сандалии и вышел, оставив задумчиво нахмурившегося хозяина наедине со своими думами.
- Агазон! – послышался тем временем за дверями властный голос Северуса. – Немедленно собери в кабинете хозяина управляющего, старшего конюха, виночерпия, отвечающего за рабов и начальника охраны, - эратос господина приступил к своим обязанностям, и никто не посмел его ослушаться.

Через час красные от возмущения и стыда слуги вывалились из кабинета, возмущенно переговариваясь между собой. Как этот щенок смел… как он мог? Управляющий, было, рискнул сунуться к хозяину с жалобой, но тот безразлично заметил, что не занимается больше хозяйственными делами… и повелел предоставить СВОЕМУ Северусу все счета за последний год.

Нечистый на руку, тот скрипнул зубами и вышел, не посмев спорить, а Алкестис отправился на поиски своего беспокойного эратоса в надежде вымолить прощение за свою оскорбительную бестактность. Но оказалось, что «молодой господин», прихватив охрану, отправился за город – осматривать виноградники. Если иларх и удивился, то виду не подал. Найдя в собственном кабинете привезенные из Афин отчеты, выведенные четким почерком Северуса, он погрузился в их изучение, недоумевая с каждой минутой все больше.

Спустя почти четыре часа, во внутреннем дворе послышался перестук конских копыт – Северус вернулся. Алкестис изо всех сил пытался не броситься ему навстречу, как глупая молодая рабыня – к своему желанному повелителю. Он ожидал, что его эратос войдет в дом. Хотя бы ради купальни, но тот так и не появился. Подождав для верности около получаса, иларх отправился на поиски.

На небольшую арену, посыпанную песком, Алкестис заглянул в самую последнюю очередь и то только для того, чтобы расспросить о пропаже Антиоха, воина, прибывшего с Северусом из Афин. Но то, что он там увидел… воин, привыкший ко всему, давно не удивлялся столько раз на дню. Его малыш, тонкий, как тростинка, довольно сносно управлялся с мечом и щитом, демонстрируя явную привычку к такому занятию. Стоящий рядом Антиох зычным голосом подавал короткие команды, к которым юноша прислушивался, неуловимо меняя тактику боя с новым, достаточно юным, соперником.

В молодом воине, с переменным успехом отбивающем атаки Северуса, Алкестис узнал одного из своих новобранцев, восемнадцатилетнего задиру Никиаса, проведшего на войне всего полгода и уже успевшего изрядно надоесть иларху своими недвусмысленными намеками.
- Что, маленький гейтар, - подначивал он невозмутимого Северуса, - сладко делить ложе с господином? Это тебе не мечом махать. Пока хозяин на войне, приятно спать в его постели, в безопасности? Распоряжаться его рабами, пользоваться милостями? Ты так хорош на ложе любви, что хозяин настолько щедр с тобой? Внешне-то ты не то, чтобы очень…

Северус крутанулся вокруг своей оси, неожиданно делая удачную подсечку, выбил из рук противника оружие и приставил к беззащитному горлу говорливого юнца меч.
- Первое правило воина, - спокойно просветил его Северус. – Не болтай во время боя, не трать силы. Языком надо пользоваться в опочивальне, за закрытыми дверями. Оскорблять соперника недостойно настоящего солдата. Ты же не хвастливый перс.
- Что ты знаешь о персах, раб? – прошипел Никиас. – Жалкая гаремная шлюшка.
- То-то ты лежишь передо мной на спине и интересуешься моими талантами, а НИККИ? – насмешливо спросил Северус, убирая оружие в ножны и отпивая воды из кувшина, поданного Антиохом. – И, кстати, о хозяине. Не думаю, что тебе достанется хоть что-то. Я своего не отдаю. Поищи себе другого иларха, а Кести уже занят. И делай больше упражнений направленных на развитие грудных мышц, они у тебя слабоваты. Вставай, жарко, на вот, выпей воды.

Никиас поднялся, принял протянутый кувшин и… вылил его содержимое Северусу на голову. За что тут же получил короткий тычок в зубы и удар коленом в живот.
- Прежде чем оскорблять человека, о характере и пределах власти которого ты не имеешь ни малейшего понятия, надо хорошо подумать.
- Нажалуешься иларху? – сплюнув кровь, спросил юнец.
- Нам с твоим илархом есть о чем поговорить и без того, чтобы обсуждать чужую глупость, - обронил Северус. – Антиох, подай, пожалуйста, стрелы. За последние две недели я, по-моему, растерял всю меткость.
Не обращая больше внимания на Никиаса, эратос иларха продолжил свои занятия.

Алкестис, прятавшийся в тени олив, вернулся в дом. Только что он узнал о своем возлюбленном больше, чем за весь последний год. И был безмерно горд своим небольшим открытием – Северус, во-первых, не отказался от него, во-вторых, он за год достиг в ратном деле большего, чем иные воины – за несколько, в-третьих… он теперь верил своему мальчику так, как никому другому. Столь милостивый к побежденному противнику воин будет снисходителен и к нему. Осталось принести свои извинения и надеяться на лучшее.

- Кести! – раздался в их спальне голос Северуса ближе к вечеру. – Ты здесь?
- Да. На террасе, - отозвался мужчина, заканчивающий чтение кого-то длинного свитка с очередными донесениями.
Выкупавшийся в бассейне Северус подошел ближе и, ничуть не сомневаясь в своем на то праве, уселся сверху на Алкестиса, чуть опешившего от такого поведения своего обычно замкнутого и робкого малыша. Хотя… Серпентис теперь мог не только шипеть, но и достаточно ощутимо кусался, пуская в ход отросшие за год ядовитые зубы.

- Я тут подумал, - начал раб, отбирая у хозяина свиток, - что глупо тратить твой отпуск на всякую ерунду вроде моих обид и твоих извинений. Не пристало могущественному иларху армии Александра Великого извиняться за свои слова, тем более перед собственным рабом. Тшшш, - пресек он на корню попытку Алкестиса оспорить последнее замечание. – Последний год я только и делаю, что слушаю шепотки за своей спиной о том, что ты вытворяешь со мной в постели, ловлю на себе взгляды «что-иларх-нашел-в-этом-уроде», собираю урожай олив, который тебе не нужен, машу мечом, в надежде, что ты оценишь… И все это только ради того, чтобы ты, наконец, взял то, что вот уже год принадлежит тебе. С той самой ночи, Кести. Так что, ты, наконец, сделаешь со мной все то, о чем я слышу от каждого первого в этом доме?

- Например? – прищурился Алкестис, стараясь не улыбаться слишком глупо и радостно.
- Ну… - тонкие мозолистые пальцы скользнули по печам иларха, - «проткнешь меня своим копьем», например. «Нанижешь на нефритовый жезл», «овладеешь, уткнув носом в ложе», - процитировал раб самые запомнившиеся пожелания. – «Покроешь, как конь - кобылу»…
- Хватит, - хрипло попросил Алкестис. – О, боги, спасибо вам…
- За что? – серьезно поинтересовался Северус.
- Пока не за что, - подхватив своего эратоса под упругие ягодицы, иларх поднялся и направился к кровати. – Но мы это исправим.